— О чем?

— О том, что меня вытащили из машины, в которой я вез свою одиннадцатилетнюю дочь к ее матери. К тому времени я употреблял до трехсот двадцати миллиграммов оксиконтина в день. — Я помолчал, чтобы он как следует усвоил услышанное. — Вы думаете, что сделанное вами — большая глупость? Я вез свою девочку, проглотив триста двадцать миллиграммов героина.

Он смотрел на меня в зеркальце.

— С прошлым, Патрик, ничего уже не поделаешь. Остается только помнить о нем. Я помогу вам справиться с юридическими сложностями, однако самая трудная работа все равно останется за вами.

Он кивнул.

— Так или иначе, я вижу в вашем деле нечто такое, чего не увидел Джерри Винсент. Муж пострадавшей оказывает крупным шишкам нашего округа, когда они выходят на выборы, серьезную денежную помощь. И если бриллианты поддельные, он не станет доводить дело до суда — из боязни, что об этом узнает жена.

— Но как же он может это остановить?

— Патрик, его денежные взносы помогли победить на выборах по меньшей мере четырем окружным советникам. От их коллегии зависит бюджет окружного прокурора. А дело против вас возбудила окружная прокуратура. Это просто-напросто цепочка питания. Если муж захочет нажать на прокуратуру, он на нее нажмет, и с большим успехом, уж вы мне поверьте. Поэтому я составляю сейчас ходатайство, которое позволит нам провести независимую оценку вещественного доказательства.

— Клево! Спасибо, мистер Хэллер.

— Пожалуйста, Патрик. Может, вернете мне фотографию?

Он через плечо протянул мне фотографию, я взглянул на нее. Самыми страшными были глаза. Ошеломленные, потерянные, неуверенно глядящие в камеру. Это был я в наинизшей точке моего падения. И я вернул фотографию в карман пиджака, на вечное хранение.

Дальше мы ехали в молчании, я составил ходатайство и, выйдя в Интернет, отправил его. Адвокат в «линкольне» снова заступил на боевой пост.

Разумеется, когда мы выехали из туннеля, ведущего от скоростной магистрали к автостраде Тихоокеанского побережья, я оторвал взгляд от компьютера и опустил стекло в окне. Мне всегда нравилось чувство, которое охватывает меня, когда машина вылетает из туннеля и я вижу океан и ощущаю его запах.

Вдали показались скользившие по волнам серферы, и я увидел, как Патрик поглядывает на них.

— Я указал в ходатайстве, что вы прошли курс лечения, — сказал я.

— Да. Он мне помог. Вы тоже лечились?

— Конечно. В больнице на Лорел-Каньон. А вы не хотели бы снова заняться серфингом?

— Да нет, не думаю. Во всяком случае, не профессионально. Я потерял форму. Кроме того, я теперь стараюсь делать по одному делу зараз. В Лорел-Каньон хорошо этому учат, верно?

— Верно. Так ведь и в серфинге вы одолеваете по одной волне зараз, правильно?

Он кивнул, снова взглянул на меня в зеркальце.

— Вы хотите о чем-то спросить меня, Патрик?

— В общем-то да. Вы ведь знаете, что мою рыбу Винсент продавать не стал, оставил себе. Вот я и думаю, может, он и доски мои тоже не продал.

Я еще раз открыл посвященный Патрику файл, просмотрел его.

— Вы отдали ему двенадцать досок?

— Ага. Все, какие у меня были.

— Ну так вот, он передал их ликвидатору, через которого распродавал вещи клиентов, отданные в оплату за услуги. Ликвидатор продал все двенадцать, взял свои двадцать процентов и отдал Винсенту четыре тысячи восемьсот долларов.

Патрик промолчал. А я вспомнил его слова о том, что две самых длинных доски были и самыми ценными. В списке, который имелся в файле, значились две доски длиной десять футов каждая. Одна была продана за две тысячи долларов — коллекционеру, другая ушла через Интернет — за четыреста долларов. Это странное расхождение в цене навело меня на мысль, что интернетовская продажа была просто фикцией. Ликвидатор вполне мог по дешевке продать доску себе самому. А потом продать еще раз, уже за настоящую ее цену и прикарманить денежки. Легкая нажива всякому по душе. В том числе и мне. А кроме того, я понимал: если он все еще не продал доску, я смогу вызволить ее.

— Что вы скажете, если мне удастся вернуть одну из длинных досок? — спросил я.

— Это было бы здорово! Я так жалею, что не оставил одну себе.

— Я ничего не обещаю. Но посмотрю, что можно будет сделать.

Через двадцать минут мы свернули на подъездную дорожку дома Уолтера Эллиота. Дом был построен в мавританском стиле — белый камень, темно-коричневые ставни и башенка в центре фасада. Посреди мощеного дворика стоял серебристый, среднего размера «мерседес».

— Хотите, чтобы я подождал вас здесь? — спросил Патрик.

— Да. Думаю, много времени это не займет. Отоприте, пожалуйста, багажник.

Я вылез из машины, достал из багажника цифровую камеру и сфотографировал фасад дома. А затем направился ко входу. Дверь распахнулась, и я увидел миссис Альбрехт, как всегда обворожительную.

Когда Уолтер Эллиот сказал, что пошлет кого-нибудь ради меня в Малибу, то, что это будет его личная помощница, мне даже в голову не пришло.

— Здравствуйте, миссис Альбрехт, как вы себя сегодня чувствуете?

— Превосходно. Проходите, прошу вас. Вот сюда.

Я вошел в огромную комнату — она была больше, чем вся моя квартира. Главным в ней был вид, который открывался из занимавшего целую стену окна. Человеку, смотревшему в него, казалось, что Тихий океан того и гляди затопит гостиную.

— Прекрасно, — сказал я.

— Да, верно. Хотите взглянуть на спальню?

Я, не ответив ей, включил фотоаппарат и сделал несколько снимков гостиной и вида, который из нее открывался.

— Вам известно, кто побывал здесь с тех пор, как управление шерифа сняло запрет на посещения дома? — спросил я.

— Всего несколько человек. Мистер Эллиот, насколько я знаю, не приезжал. Один раз здесь побывал мистер Винсент и дважды его детектив.

— Хорошо, давайте пройдем наверх.

Пока мы поднимались по витой лестнице с синими, как океан, перилами, я спросил миссис Альбрехт о ее имени.

— Нина. Если хотите, можете называть меня так.

— Замечательно. А вы называйте меня Микки.

Лестница привела нас к двери комнаты, размеры которой позволяли разместить в ней некоторые из судебных залов округа. В комнате этой имелось два камина, одна ее часть представляла собой подобие гостиной, другая — собственно спальню; две двери вели в ванные комнаты, мужскую и женскую. Нина Альбрехт нажала на неприметную кнопку, шторы спальни разъехались, открыв нашим взорам выходящую на океан стеклянную стену.

Изготовленная на заказ двуспальная кровать выглядела поистине царской. Матрас с нее был снят. Из ковра у двери вырезали квадрат размером шесть на шесть футов, брызги крови, попавшие на стену, были обведены кружками и помечены цифрами.